Дмитрий Панин - Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки

И второй вопрос: является ли солдатом — в общезначимом смысле слова — нижний чин Красной, или, как она стала позже называться. Советской армии? Конечно, нет. Он — порождение невиданного терроризма, невольник, которого вооружают на время боевых операций. Направленная на него обработка такова, что даже выйдя из поля воздействия системы, механизмы автоматического конформизма и искусственно привитых установок продолжают в нем действовать по линии условных рефлексов. Именно этим следует объяснить немало случаев внешне патриотического, а по существу просталинского поведения людей в окружении и в плену, ничем не отличавшегося от действий патриотов-идеалистов, в ком ненависть к Гитлеру превышала все остальное.

Сталинские способы ведения войны, с позиций европейской военной науки, являются воскрешением и усовершенствованием военных установок древних восточных деспотий. А говоря на современном языке, это — чекистская террористическая система в армейском одеянии. Основная особенность сталинской стратегии в том, чтобы гнать с сатанинской жестокостью порабощенную людскую массу, не считаться с потерями, подавлять не военным талантом, а волнами смертников, бросаемых в наступление бессердечными сатрапами во имя спасения собственной шкуры и грошовых наград. Совершенно ясно, что не одними кровожадными наклонностями Сталина определилась такая бесчеловеческая структура. Такая армия нужна только принудительному античеловеческому террористическому режиму, глубоко отвратительному для народа, и служит целям закабаления остальных стран. Конечно, следует выделить:

— идеалистов, горевших огнем патриотизма, не замечавших или отмахивавшихся от всего, что оскорбляло их чувства;

— тех, кто служил в армии по безысходному принуждению, так как на них было направлено острие террора;

— тех, кто слепо или под угрозой расстрела выполнял черновую работу подавления.

Остальные, сознательно поддерживавшие эту древнеазиатскую, модернизированную современным сатанизмом систему, достойны позора.

Создается впечатление, что Сталин даже считал для своей диктатуры выгодным, чтобы было уничтожено побольше обстрелянных, видавших виды солдат, а то в дальнейшем они вдруг обнаглеют, да начнут, выражаясь по-лагерному, «права качать». Цифры подтверждают: число убитых немцев, сражавшихся на всех фронтах, исчисляется в три с четвертью миллиона, военные потери СССР в этой войне — пятнадцать миллионов[13]. Грубо говоря, на одного убитого немца приходится четыре советских солдата. В действительности же — почти пять, так как Германия воевала со всем миром, а СССР, кроме Германии, — только с небольшими армиями Италии, Венгрии, Румынии. Потрясающее соотношение, которое теперь уж никак нельзя приписать отсталости, «бездарности» царского правительства и прочим агитационным выдумкам. Ведь вся жизнь задолго до войны была подчинена подготовке к ней. Для этого создавали тяжелую промышленность, провели коллективизацию, «очищали» тыл, обучали «революционной стратегии».

Во время первой мировой войны потери были почти равными: на одного убитого немца — один убитый русский. Исключением был 1915 год, когда у русской армии не хватало снарядов, и ее убыль была больше немецкой: объяснялось это общей. ошибкой всех вступивших в войну правительств, полагавших, что война продлится всего четыре-шесть месяцев. Однако, опираясь на патриотические деловые круги, царское правительство с исключительной энергией и оперативностью исправило положение. Вот почему до свержения царя фронт держался, значительных успехов немцы на востоке не имели, а русские войска совершили операцию Самсонова, давшую возможность французам отстоять Париж, заняли Галицию, взяли Эрзерум, осуществили брусиловское наступление, были подготовлены к огромному прорыву западного фронта в 1917 году. И если бы не предательство, глупость и измена на фронте и в тылу, Россия одержала бы одну из величайших побед в своей истории.

Глава 7. Вятлаг 1942-43 годов (Продолжение)

Подготовка к побегу

Никто из сильных мира сего ставки на заключенных не сделал, и не удивительно, что безнадежность своего положения я ощущал особенно остро. Подавляющее большинство инженеров, занимающих менее заметные лагерные посты, но все же ответственные за ту или иную работу, испытывали схожие переживания и мысли. Все мы были какими-то пленниками, привязанными к столбам, вокруг которых кружились взбесившиеся каннибалы, время от времени отвязывающие для своего «обеда» новую жертву…

Поэтому во мне зародилась мысль о побеге. Мнения разделились. Юрий и Борис были против. Жоржа с нами уже не было, он остался в мастерской на первом лагпункте. Меня поддержали наш друг мастер станочного пролета Василий и инженер Владимир, работавший в то время на сельскохозяйственном лагпункте («сельхозе»). Василий был потомком запорожских казаков. По характеру и хватке это был оживший Остап из известной повести Гоголя «Тарас Бульба». Он был сильный, верный, надежный, решительный, мужественный… Я не видел у этого человека недостатков и любил его, как брата.

Если у кого-либо может создаться впечатление, что я идеализирую людей или даже их выдумываю, то мне хочется самым решительным образом отвести эти обвинения. Напротив, я скрадываю множество их достоинств в столь сжатых и кратких характеристиках. Дело в том, что машина террора, в первую очередь, косила и затягивала в свои валки и колеса наиболее выдающихся, ярких, благородных, смелых людей. Жертвами становились, как правило, лучшие и наиболее достойные… Союзником чекистов было, в основном, продавшиеся им человеческое отребье. Отсюда — огромная концентрация настоящих людей в местах заключения и малое их число среди оставшихся до времени вне колючей проволоки.

На Василия я вполне полагался и был в нем абсолютно уверен. У нас были пропуска на бесконвойное хождение за зоной в течение круглых суток. Производство останавливалось только десятого, двадцатого и тридцатого каждого месяца. Мы были так заняты пуском и наладкой новой технологии, что о личной судьбе стали думать только с августа 1942 года. Оба мы были слишком на виду, и хотя я мог достать хлеб через вольнонаемных контролеров, возьмись мы его сушить на сухари, нас бы немедленно заподозрили. Но нам удалось изготовить компас: намагнитив стрелку на аппарате для ремонта системы зажигания автомобилей и подвесив ее на нитке в бутылочке. В ночную смену отковали и заточили тесаки, починили одежонку и особенно обувь.

В то лето в мастерскую нередко заходил с сельхоза по своим производственным делам пропускник Владимир. Мы знали его хорошо, он приехал со мной в одном купе московского этапа. Человек он был занятный и напоминал чем-то дрессированного дельфина. Обладая феноменальной жаждой знаний, он мог, по-моему, выучиться с легкостью чему угодно. Память у него была прекрасная. Отлично соединяя в уме богатейшие залежи своих познаний, он умел быть логичным и иногда мог скомбинировать некое подобие блестящего умозаключения. Но у него отсутствовало самое главное — живая интуиция. Пойди он по гладкому проторенному руслу, из него обязательно получился бы советский академик. В условиях же, где самому надо было действовать и иногда стремительно находить верное решение, он путался и совершал грубые ошибки. Хотя у него был только пятилетний срок по самому легкому пункту, он сумел угодить с ним на лесоповал, и если бы не удалось его вытащить на сельскохозяйственный лагпункт, он не пережил бы первую зиму. Однажды он спросил меня, как у нас в мастерской можно достать магнитную стрелку, и я понял, что наши намерения совпадают. Произошло объяснение. Как спутник он мне не нравился: у него были все недостатки горожанина, которые не компенсировались никакими достоинствами. Все же, обещание быстро образовать запас продовольствия и спрятать его в тайнике в лесу около сельхоза привлекло наше внимание. Когда же он стащил со стены одного из отделов управления карту Вятлага в масштабе, требуемом для нашей цели, он в какой-то мере расположил нас к себе. Василию он все же очень не нравился, но, скрепя сердце полное предчувствия. я настоял на включении Владимира в нашу группу, так как было ясно, что бежать с парой паек на брата за пазухой, не зная обхода вокруг засад оперативников, — дело гиблое.